Свой долг Родине Николай Голиков отдал сполна. Три года и в лесах, и в полях воевал, да по ночам совершал затяжные переходы с невыносимо тяжелой поклажей. И в сырых окопах сидел, и одной мороженой капустой питался. Выжил. Имеет медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, орден Отечественной войны 1-й степени. И осколок от бомбы в себе носит.

После войны на флоте служил – и не потому, что хотелось. Просто не хватило Родине отданного воинского долга в три года. Еще пять лет потребовала – «в кредит». И поэтому дома, в родном Палехе, увидели Николая Ивановича только в 1950-м.

Но самое поразительное – несмотря на все пережитые ужасы войны и тяжёлую жизнь, он стал художником. Народным художником РСФСР. Удивительный человек.

Путь на фронт

Николай Иванович, 22 июня стало для Вас громом среди ясного неба?

- Ощущение близости войны было и задолго до 22 июня. Пусть шепотом, но люди говорили о ней. И все-таки объявление Германией войны стало шоком. В тот день, помню, я с семьей сидел за обеденным столом. И, когда по радио объявили о начале войны, мы все одновременно воскликнули: «Юрка пропал!» Юра был моим старшим братом. Закончив с отличием Палехское художественное училище, он собирался поступать в Академию художеств. Вместо этого он попал в погранвойска на польскую границу и погиб.

А уже в августе в Палехе было собрано народное ополчение. И я был среди ополченцев. Но через несколько месяцев немцев под Москвой разбили, так что серьезно готовиться к армии я стал в августе 42-го.

- Расскажите, как Вы попали на фронт?

- В конце февраля – начале марта 1943 года мы, курсанты Подольского пехотного училища, эвакуированного в Иваново, были направлены на фронт. Продвигались медленно и, по прибытии в Тулу, застали там весну в полном разгаре. А были мы в валенках, в шапках, в теплом белье, в рукавицах! Кормили плохо, и почти все зимнее обмундирование пришлось обменять на еду у гражданского населения. Потом мы продолжили путь…

362-я стрелковая дивизия, в которую мы прибыли, уже побывала на Калининском фронте. Теперь это были жалкие ее остатки: в ротах по два-три старых солдата, а то и ни одного. Многие больны дистрофией, беззубые, оборванные, вшивые, измученные до предела. Некоторых водили под руки. Ночью, из-за куриной слепоты, они ничего не видели и ходить могли только с поводырями. Ели молодую крапиву, щавель. Спали на ходу. Очень печальное зрелище...

В начале мая нас вооружили и маршем направили на юг, в сторону станции Чернь. Переход производили скрытно, ночами; котелки, каски и другие гремящие предметы были подвязаны, запрещалось курить. 70–километровый переход преодолели с трудом. Сколько ночей шли – не помню. Едва объявляли привал, садился и засыпал.

За Чернью располагалась деревня Ильинка. Рядом проходила железная дорога на Мценск. Он был в 30-35 километрах. Полгорода находилось у немцев, половина - у нас. Оттуда доносился грохот бомбежек, не смолкали артиллерийские выстрелы, в воздухе шли непрерывные воздушные бои, ночью повисали осветительные ракеты на парашютах.

Почти ежедневно, в сумерки, в сторону Мценска проходил маленький паровозик с 2–3 теплушками. В них находились штрафники. Иногда они пели. Это означало, что будет производиться разведка боем. Операция была равносильна смерти. Немногие возвращались из нее, и только ранеными. Утром уцелевших везли обратно.

Первое ранение в первых боях

- Судя по датам, получается, первые Ваши сражения пришлись как раз на период Курской битвы?

- Да, и воевал, и траншеи рыл… Мы строили третью линию обороны Брянского фронта. Работали до изнеможения конец мая, июнь и начало жаркого июля. 5-го июля немцы перешли в наступление на Центральном и Воронежском фронтах – началась Курская битва.

Нас срочно определили кого куда. Выдали по 500 штук патронов, гранаты, бутылки с зажигательной смесью, противогазы, лопаты, плащ-палатки, шинели, вещмешки. Сухой паек – несколько ржаных сухарей и ложку сахарного песка – съели сразу.

Как ни странно, больше всего мне запомнилось, что моя часть проходила тогда через Спасское-Лутовиново, через тургеневские места. В усадьбу мы вошли в сумерки. Справа белела церковь, чернели сад с парком. Погода была ужасная, гроза, и мы жутко уставшие. Раскаты грома перемешались с грохотом орудий...

От Спасского пошли на юг, огибая Мценск. Передвигались ночью, днем прятались в лесочках и перелесках. Шли по местам недавних боев: повсюду сгоревшие деревни, разбитая техника, трупы солдат. Однажды недалеко от села Высокого переходили через поле, сплошь покрытое трупами наших солдат, посеченных пулеметами. Вскоре увидели, что пулеметчиками были немцы-штрафники, прикованные к пулеметам. Они и мертвые сидели, как живые.

16 июля подошли к селу Высокому. Накрапывал дождик. Изредка долетали шальные мины и рвались в огородах и лопухах. Все проголодались и искали глазами, чем бы набить животы. Увидев сад с недозрелыми яблоками, мы полезли на яблони, не обращая внимания на предупредительные знаки: «Осторожно! Заминировано!».

Ночью на открытом месте нам приказали залечь в кюветы и предупредили: «Не спать! Впереди только немцы». Это была передовая. На дороге, метрах в 30-40, стояли два танка Т-34. Из люка ближнего наполовину вывалилось тело обгоревшего бедняги-танкиста. Значит, недавно здесь шел бой. Становилось жутковато. Я стал потихоньку окапываться.

Разбудил меня шорох. Кто-то полз по кювету ко мне. Это был наш солдат. Он шепотом передал приказ: узнать, кто находится в леске, расположенном за полем шириною 200-300 метров, разыскать кухню и принести два котелка воды. Я взял винтовку, котелки, вещмешок и, согнувшись, осторожно направился через поле. В лесу я заметил солдата, прятавшегося от меня. Осмелев, он подошел и спросил: кто я и откуда пришел. Сказал, что кухню вчера разбомбили, и махнул рукой в сторону, где она была. В луже, после вчерашнего дождя, лежали убитые лошади. В стороне – повара, которых я всех знал, потому что сам недавно дежурил на кухне. Я набрал воды. Солдат поторопил, чтобы быстрее сматывался, а то можно нарваться на немецкую разведку.

Вернулся, когда стало подниматься солнце. Высоко в небе уже летали немецкие самолеты. Ждать атаки пришлось недолго. Сначала завыли мины, загрохотала артиллерия, затявкали короткими очередями пулеметы. Потом появились пикировщики и, развернувшись каруселью, начали бомбить нас. Становилось жарко. Мы все плотнее прижимались к земле. Вдруг тишина. Кто-то сказал: «Немцы завтракают. А у нас третий день - ни хрена!»

Поступила команда: «Бегом, через поле, в лес!». Оттуда я недавно вернулся. Немцев в лесу не было, но следы их остались: кровавые бинты, куски ваты, мундиры, пилотки – уходили спешно. Наше продвижение они засекли, и начался обстрел. На счастье, рядом находился заболоченный луг. Снаряды, падая на него, рвались глубоко в земле, а иные уходили в трясину, не взрываясь.

Выйдя из-под обстрела, мы оказались в липовой аллее старинного парка. В конце аллеи начиналась траншея, только что оставленная немцами. Траншея быстро наполнялась солдатами. Немцы чувствовали, что готовится атака, и усилили обстрел. Кусты над бруствером потрескивали и дымились от разрывных пуль. Нам приказано было сесть на дно траншеи. Сидели, прижавшись друг к другу так плотно, что невозможно было пошевелиться. Принесли сухой паек: два сухаря и ложку сахарного песка. Одни съели все сразу, а другие убрали, боясь ранения в живот. Передали приказ: в 12 часов идти в атаку, сигналом будет залп «катюш».

- Вот каково это: заставить себя подняться из траншеи и идти в бой, на смерть? Что Вы чувствовали? Что происходило вокруг?

- Главное, чтобы опытный товарищ рядом с тобой был. И помог бы, если что. Мне один солдат, уже не однажды побывавший в боях, так и сказал: «Следи за мной и учись».

А вокруг… Видел, как один солдат начал креститься. Некоторые надевали чистые нижние рубахи.

Загрохотали «катюши». Скрип и вой их залпов заглушал команды. Часть солдат поползли по крутому откосу вверх и… тут же скатились на дно траншеи. Больше они не поднимались.

Показались наши штурмовики и на малой высоте расчистили нам путь. Мы миновали кусты, лесок, и вся рота рассыпалась в них. «Вперед! Вперед!..» - очень скоро команда эта стала ненужной. Кто уцелел, выскакивали из лесочка на чистое ржаное поле. Рожь стояла высокая, спелая – пора жать. Немцы сделали широкие прокосы среди ржи и открыли ураганный огонь по бежавшим по полю людям. Я оглянулся и увидел, как кругом, взмахивая руками, падали солдаты. Из рук выпадали винтовки, ручные пулеметы, каски…

Справа от меня, по небольшой долинке, передвигался Т-34, останавливаясь и стреляя короткими очередями. Присев ненадолго, подумал: как быть? Сзади - заградотряд. Значит, только вперед, не отставая от танка, прикрываясь его броней. Я повернулся правым плечом к танку и в то же мгновение страшным ударом был сбит на твердую, как камень, землю. От удара в правую лопатку и оземь все во мне дрожало, винтовка улетела метров на пять вперед. Правая рука судорожно подергивалась. Болели спина, плечо, ключица. От боли я ни о чем не мог думать. Промелькнуло: «Конец!». Затем: «А ведь не в сердце же, значит, еще поживу».

Я откашлялся и сплюнул кровью – подумалось: «Задето легкое». Подбежал солдат из нашего взвода, Лебедев. Спросил, куда ранен, разрезал гимнастерку, нижнюю рубаху, снял их вместе с мешком и перевязал бинтом. Поднес мне винтовку, каску и, сказав: «Я бы остался с тобой, да сзади заградотрядовцы. Жди санитаров», - поднял винтовку и пропал во ржи. Больше мы не встречались. А ранее, утром, когда занимали траншею, в немецком блиндаже, на полке, я нашел безопасную бритву в коробочке. Лебедев, увидев, сказал: «Голиков, отдай ее мне, ты все равно не бреешься». И я отдал ему бритву. Отблагодарил он меня за нее сполна...

Гимнастерка, рубашка, вещмешок остались в поле. Жалко записной книжки с адресами солдат почти всей роты.

Было это 17 июля 1943 года.

- А не боялись, несмотря на ранение, заградотрядовцев?

- Боялся, конечно. Но пронесло! Поверили они, что без правой руки не особенно-то повоюешь. Ну, а потом пошли санчасти, полевые, эвакуационные, стационарные госпитали. В одном из них врач Кущева осмотрела меня и ласково так сказала: «Мальчик, вы - счастливый, еще бы миллиметр и…».

В итоге попал я в Еланские военные лагеря. Кормили один раз в день мороженой капустой. Там стояли 20 полков, и ежедневно один из них отправляли на фронт. Не было бани: заедали вши, клопы, блохи. Некоторые солдаты умудрялись пробыть там по три и более месяцев. Состав пополнялся за счет госпиталей, уголовников, рабочих, списанных с уральских заводов. Потом меня направили в Челябинск, в 33-й учебный танковый полк, где я попал в роту самоходчиков. В апреле 1944 года, после окончания учебы, был направлен в г. Миус, в экипаж самоходки СУ-152. Формирование полка завершилось в г. Наро-Фоминске под Москвой в мае 1944 года.

Остаться на войне Человеком

- Расскажите, где Вы воевали после выхода из госпиталя?

- Итак, июль 1944 года, Лодейное Поле, река Свирь. На противоположном берегу оборона финнов. Числа 5–8 июля начали артподготовку – восемь часов беспрерывной стрельбы. После нее на бортах на ту сторону, в город Олонец. Население все попряталось. Партизанского движения в Карелии не было, а карелы – родные братья финнов.

Мы стали спешно продвигаться по Карелии. Особенно-то не разбежишься: тайга, озера, болота, речки, сопки, людей валит цинга. На дорогах или параллельных им, до 100 км длиной, обходах – по заминированным участкам, самодельным гатям. Мучительно уставали механики-водители: у них так ломило руки и ноги, что часами не могли уснуть.

Большую часть лета провели в местах западнее Петрозаводска. Бомбежки, строительство мостилищ из бревен под тяжелыми артобстрелами. Наконец вышли на границу с Финляндией. Тишина! Домики все покрашены, как игрушки. Стали поговаривать о перемирии…

Нас же послали в Петрозаводск. Погрузили на платформы и на север, в г. Кемь. Оттуда к Ухте. А под самый конец года мы оказались в Норвегии. Бои шли тяжелые – продвигались вглубь вражеской территории медленно. Под поселком Никель нас разбомбили. Я был тяжело ранен осколком, который и по сей день сидит в позвоночнике. Случилось это 22 октября 1944 года. Эвакуировали меня пароходом с Титовки. Вечером я лежал в Мурманском госпитале на белой чистой простыне.

Победу я встретил уже в составе ВМФ в Зеленодольске, это в 40 км от Казани. В ночь на 9-е мая прибежал в экипаж дежурный по части и заорал: «Победа!!!»

- Николай Иванович, в советской литературе часто поднималась такая тема: сложно ли на войне оставаться человеком? Ведь война высвечивает в людях не только самые хорошие черты характера, духа, но и зачастую самые ужасные. Что Вы об этом думаете?

- Человеком оставаться можно, но очень трудно. У меня был один случай: сорвало у нас как-то гусеницу. Пока я орудовал около машины, затылком почувствовал, что кто-то сзади на меня смотрит. Оглянулся и обомлел – немец с оружием. «Сейчас застрелит», - подумалось. Несколько секунд смотрели друг другу в глаза, и неожиданно он поднял руки вверх. «Австрия, Австрия», - разобрал я из его слов.

Затем я, спрыгнув в люк, доложил командиру о встрече. Тот, недолго думая, выхватил пистолет и вылез из машины. Через короткое время экипаж услышал выстрел. Когда командир спустился к нам, рука с пистолетом нервно дрожала и он никак не мог засунуть оружие в кобуру.

После этого случая уважение мое к нему пропало. Впоследствии он погиб.

Больше новостей и ближе к сути? Заходите на ленту в Телеграм!

Добавляйте CСб в свои источники ЯНДЕКС.НОВОСТИ.