19 августа 1991 года был понедельник. Я проснулась на даче у подружки в подмосковном Болшеве, оттого что зашуршали дети. Детей было трое: мой сын и две дочери подружки, уехавшей с вечера на работу в Москву.

Я выползла на веранду, которая работала еще и кухней, готовить завтрак. Вслед за мной пришла старшая – 16-летняя Настя и включила телевизор.

Тут и началось. Вместо разудалой тройки, начинавшей последнее время обзор последних событий, на экран вылезла почти забытая надпись «Новости», которую сменили угрюмые лица, мрачно бормочущие что-то про заболевшего Горбачева, чрезвычайное положение и власть какого-то ГКЧП.

Понять было так сложно, что молоко убежало и пришлось мыть плиту, пол, и раздумывать, на чем варить кашу.

Дачный участок был угловой, и я увидела, как с трех сторон в мою сторону бегут три дамы с колясками: «Ужас! В стране переворот! Война! Что будет! Звонила Ира: по Вернадского в Москву идут танки! Она уже больше сотни насчитала!».

Дамы были постарше меня, изведенные непростой жизнью, после широко отмеченного в воскресенье дня рожденья, а потому рухнули на лавочку во дворе, закурили и явно собрались помирать.

А я представила, как я останусь на военном положении с целым пионерлагерем детей от нуля до 16 лет, которых неизвестно сколько придется кормить и воспитывать. А может еще и уходить в партизаны…

Флакон валокордина и бодрое «Бабы! Спокойно! Это не конец света, а конец коммунизма!» несколько разрядили обстановку, дамы разошлись кормить детей, а я отправилась варить кашу на сгущенке.

«Фу-у-у, - протянула младшая дочь моей подружки. – Ненавижу овсянку!».

«Цыц, - сказала я. - Ешьте, что есть! Может, мы с вами тут всю зиму будем лебедой питаться!».

Видимо, получилось убедительно: капризы прекратились.

Днем меня сменила моя мама, а я уехала в Москву. Добравшись до дома, первым делом позвонила приятелю, которому особо доверяла в таких делах: «Где та амбразура, на которую надо ложиться во имя спасения Родины? Я готова!».

«Сиди дома, дура, – был мне ответ. - Без тебя эти … разберутся!».

Я почти поверила.

А потом объявили комендантский час. Тут опять взыграло ретивое, и мы с еще одной подружкой уже совсем собрались идти к Белому дому пешком, но ее мама остановила нас сообщением, что у нас есть дети, о которых мы и должны заботиться в первую очередь, а не лезть, сломя головы, на баррикады, потому что там и без нас людей хватает, а у наших детей – только мы.

Гораздо позже еще один мой приятель, заядлый турист, рассказывал, что совсем не собирался влезать в разборки ГКЧП и Ельцина ровно до тех пор, пока не объявили комендантский час. А на этом месте чувство противоречия победило, он собрал рюкзак, взял консервы, хлеб, спальный мешок, долго выбирал нож – консервный или перочинный, – чтоб не арестовали за оружие, надел кеды и пошел защищать демократию.

Или вот еще одна история из лично мне известных: славист, кандидат наук возвращался из Киева – вез важный архив в Ленинград, в Пушкинский дом. В Москве у него была пересадка. Как раз 19 августа. На Киевском вокзале ему всучили листовку про «Демократия в опасности!», и он, как был, с чемоданом рукописей дошел до Белого дома, оставил чемодан в гардеробе, и так и простоял трое суток в цепочке защитников. А когда все закончилось, съездил на Ленинградский вокзал за билетом, вернулся и несколько часов уговаривал охранников Белого дома пустить его внутрь – забрать свой бесценный чемодан…

Про демократию, кашу, танки и кеды

//Новости giraff.io

Картина дня

Наши публикации