Москва икс. Часть третья: Кольцов. Глава 3

Глава 3-3

(начало книги - здесь)

На почте за углом народа не было, кабина телефона-автомата с глухой тяжелой дверью. Кольцов набрал номер и узнал, что старший лейтенант Иван Губанов год назад поменял отдельную квартиру в центре на сомнительный вариант в Колпино, наверное, получил большую доплату, раз согласился. Кольцов нацарапал новый номер на клочке бумаги, набрал его. Трубку сняли после первого звонка, девочка с простуженным голосом сказала, что дядя Ваня Губанов умер месяц назад или чуть больше, он был где-то в гостях, мама сказала, у него там инфаркт случился. Других подробностей девочка не знала, а взрослых дома не было.

Еще по одному номеру ответили, что бывшие хозяева не так давно съехали, а куда, - неизвестно. Последним в списке значился некий Роман Ищенко, и тут ждала удача. Трубку сняла женщина, судя по голосу, немолодая, но толковая, словоохотливая и любопытная. Кольцов сказал, что он курьер из суда по гражданским делам, должен вручить повестку Роману Ищенко, но не в ящик бросить, а на руки, чтобы адресат паспорт при себе имел и мог расписаться в получении.

Женщина, смекнула, что беспокоят не из любопытства, а по казенной надобности, объяснила, что Роман Ищенко вместе с семьей снимает у нее полдома, временная прописка оформлена. Его жена с ребенком в отъезде, у родственников, а сам Роман на работе, вернется ближе к ночи, он всегда поздно приходит, что за работа - она точно не знает, но шоферская, где-то он на строительстве баранку крутит. Кольцов сказал, что дело срочное, суд, хоть и гражданский, ждать не будет. Женщина вздохнула, куда-то ушла, вернулась нескоро, зашуршала бумажками и продиктовала адрес передвижной механизированной колоны номер девять, где работает жилец, он сам оставил этот адрес, на всякий случай, и номер телефона вот он, внизу, его рукой записанный.

Через несколько минут Кольцов знал, что Ищенко возит кирпич на строительство телефонной станции, найти его можно на объекте по такому-то адресу или в столовой для водителей. Кольцов вышел на проспект Солидарности, поймал такси и через сорок минут оказался на стоянке грузовиков, обнесенной бетонным забором, он толкнул дверь приземистого одноэтажного здания, похожего на барак, с шиферной двускатной крышей и запотевшими окнами без занавесок, тут пахло кислой капустой, было душно и жарко, как в бане, если открывали входную дверь, с кухни через окошко раздачи выходили клубы пара.

Обед из трех блюд отпускали только по талонам, а за деньги можно было взять чая с сахаром и коржики, посыпанные орешками. Народа немного, Кольцов, не снимая пальто, сел за длинный стол у окна, лицом к двери, вспоминая, как выглядит Ищенко. Сухопарый, высокий с прямым носом, серыми глазами с недобрым прищуром, впрочем, на память тут плохая надежда, за столько лет человек мог так измениться, что родная мать не узнает. Но Ищенко почти не изменился, он по-прежнему был худощав, только спина ссутулилась.

Он скинул у двери бушлат, пристроил на вешалке солдатскую шапку. Остался в черной фуфайке и рабочих штанах. Отдал раздатчице талон с печатью, поставил тарелки на пластиковый поднос, сел через стол от Кольцова, даже не взглянув в его сторону, протер бумажной салфеткой ложку и вилку, стал жадно есть щи из алюминиевой миски. Кольцов, дождавшись, когда рабочий человек утолит первый голод, сел напротив, отхлебнул чай из стакана. Ищенко поднял взгляд, на секунду онемел от неожиданности:

- Прапорщик?

- Помнишь меня?

- Помню, если сразу узнал. На базе ты был инструктором по рукопашному бою. А потом, когда мы уходили в плавание, попал с нами вместе в сводный отряд морпехов. Господи, какими судьбами?

- Ешь, пока не остыло. Еще поговорим.

- Да, да…

Ищенко жадно расправился с биточками и картофельным пюре, похожим на манную кашу, выпил стакан киселя, они вышли на крыльцо столовой.

- Ну, какими судьбами? – глядя куда-то вдаль, Ищенко вытащил из бушлата пачку папирос, сразу понятно, он был не очень рад этой встречи. – Рассказывай…

- Времени прошло много, а я все стараюсь восстановить то, что с нами тогда случилось, - сказал Кольцов. – Но не сходятся концы с концами. Подумал, если с тобой поговорю, смогу что-то прояснить для себя. Это очень важно.

- Слушай, я стараюсь забыть все это дерьмо, - сказал Ищенко. – Потому что вспоминать противно.

- Но ведь ты ничего не забыл?

- Блин, почти забыл. Но, какого черта, разве такое забудешь…

В то утро, еще затемно, три взвода высадились с надувных моторных лодок на том клятом берегу, в общей сложности было тридцать восемь бойцов отдельного батальона спецназа морской пехоты, все прапорщики и офицеры, еще два подрывника, двое связистов, двое огнеметчиков и саперы, - все тертые-перетертые парни, с боевым опытом. Прошли марш-броском около десяти километров. Чуть стало светать прогрызли заграждения из колючки, убрали мины, вошли в этот дрюченый лагерь как нож в масло, сняли часовых так тихо, что они даже не пикнули. Косоглазых там была сотня с лишним или около того, никто не ушел живым, оставалась гора трупов, морпехи потеряли убитыми двоих, еще один был ранен в живот.

Поначалу даже стрелковое оружие не применяли, только ножи и саперные лопаты вместо тесаков, но, когда они проснулись и вылезли из своих нор, завязалось что-то похожее на бой. Две огневые точки быстро подавили, а те, кто попытался бежать, попали на свои минные заграждения. Тела косоглазых сложили рядком, как шпроты в банку, набралось порядочно, больше сотни. Пленных держали в двух земляных ямах и хижине из бамбука, там же держали больных. По данным разведки, из наших пленных из дипломатического представительства восемь человек, но их оказалось только пятеро, двое не могли ходить. Плюс шестеро иностранцев, говоривших только по-английски, пять мужчин и одна женщина.

Среди морпехов был офицер, который более или менее понимал английский. Он провел допрос в полевых условиях, все записал, бумагу положил в планшет, а своим сказал, что это американцы – это врачи из миссии Красного креста, попали в плен восемь дней назад, думали, что погибнут здесь.

Вместе с нашими дипломатами к косоглазым попал архив, - семь или восемь ящиков с документами из русского консульства, был приказ уничтожить эту макулатуру на месте, ящики нашли и сожгли из огнемета. Но никто не знал, что делать с американцами, по всем инструкциям их нельзя было оставлять в живых. Командир отряда Сурен Мирзаян не отдал приказ, ну, чтобы их кончить… Связи с кораблем не было. Американцев взяли с собой, двинулись обратной дорогой, саперы тем временем сожгли и взорвали весь этот лагерь, вместе с трупами и огромным загоном, где разводили свиней, на месте осталась одни головешки и горелое мясо.

Основная группа двигалась медленно, четверых пришлось нести на самодельных носилках. Свой морпех, раненый в живот, умер дорогой. Прошли уже половину пути, когда сзади стали постреливать из автоматов короткими очередями, но выстрелы были далеко, видимо, к разрушенному лагерю прибыли новые бойцы, но организовать погоню и сунуться в джунгли эти парни не рискнули.

Мирзаян объявил привал на четверть часа, когда до береговой линии оставалось всего около километра, можно было не останавливаться, но у двух раненых открылось кровотечение, их надо было перевязать, иначе не дотянут. Тут восстановили связь с кораблем, радист передал: задание выполнено, понесли потери, возвращаемся, с собой пятеро наших дипломатов и шестеро американцев из Красного креста. Корабль долго не отвечал, потом запросил точные координаты.

А через двадцать минут начался настоящий ад, по морпехам били из орудий, из минометов. Потом все стихло, бамбуковые заросли, посеченные осколками снарядов, еще горели, но дым стал расходиться потихоньку, - на перепаханной земле чертова куча трупов и раненых.

- Я был ранен в бедро, - сказал Ищенко. – Получил тяжелую контузию. Некоторое время, когда валялся в корабельном госпитале, не мог вспомнить, как зовут родную мать. Я не знаю, кто там выжил, а кого убили. Я не знаю, кто спас меня и наложил на ляжку жгут. Помню, что с корабля прибыла спасательная команда, - и все, на этом как отрезало.

- После госпиталя тебя допрашивали в Североморске, в контрразведке?

- Конечно, но что толку? В медицинской карте записано: ретроградная амнезия. В переводе на русский язык – я ни хрена не помню. Что случилось до того, что после того… Контузия, ушиб мозга, его отек. Я не знаю, как дуба не врезал. Боли в голове были такие, что, казалось, мозги из ушей вылезут. Еще месяц с лишним я кантовался в военном госпитале в Северодвинске. Вышел оттуда похудевший на двенадцать кило, на костыле и тросточке. Потом получил инвалидность второй группы и комиссовался на хрен.

Ищенко вытащил пачку папирос, но не мог справиться со спичками, руки дрожали. Кольцов крутанул колесико зажигалки, дал прикурить.

* * *

Дождик давно закончился, между облаков показалось солнце. Ищенко двигался неуверенно, прихрамывал, он спустился с крыльца, присел на лавочку, стоявшую на углу столовой, продолжая курить, раздвинул ноги и плюнул на землю.

Да, да… Его допрашивали в контрразведке раз десять. Вопросы в основном о тех иностранцах. Их имена? О чем говорили? Как выглядели? Какие наколки были на руках? Кем была эта женщина? Они общались между собой? По этим вопросам было ясно, что никто из американцев во время обстрела не выжил. А что Ищенко мог ответить особистам, что он знал? По-английски - слов двадцать. Кроме того, судя по записям в медицинской карте, он ни хрена не помнит, - если бы не эта запись, от него контрразведчики не отмотались бы, - замордовали допросами. А так на все был один ответ: не помню.

Он хотел спросить этих умников: почему морпехов накрыло корабельным огнем? Почему свои расстреливали своих? А почему, когда почти всех прикончили, выслали спасательный отряд, почему? С тех пор, с того обстрела, он почти никого из отряда не видел, ни живым, ни мертвым. Одно время, лежа в палате и вслушиваясь в тишину, даже думал, что выжил один.

Но в госпитале прошел слух, что из палаты, находившейся под охраной, бежал командир отряда капитан Сурен Мирзаян, двумя неделями позже в курилке он узнал некоторые подробности того побега: якобы Мирзаян пришел в себя, но продолжал симулировать беспамятство и слабость, а вечером избил двух часовых и двух важных чинов из контрразведки, которые пришли к нему и пытались поговорить по-хорошему. Надел форму, взял документы и деньги, на служебном «уазике» выехал из расположения части, а с Мирзаяном то ли один, то ли двое морпехов, но их имен никто не знал.

Еще через неделю кто-то проболтался, будто с Мирзаяном был инструктор по рукопашному бою отдельного батальона специального назначения Юрий Кузнецов. Все это на уровне разговоров, - Ищенко той болтовне не сразу поверил. Вырваться из больницы, а потом из расположения части, - это все равно, что из тюрьмы бежать, - трудно, почти на грани фантастики, но пораскинул мозгами и решил, что Мирзаян с Кузнецовым, парни опасные, они еще и не такое устроить могут, запросто.

А контрразведчики, захиревшие в своих темных и пыльных кабинетах, смутно представляли, с кем связались. Вот этот случай с побегом придал силы Ищенко, который сам в той больнице от психотропных лекарств, которыми его пичкали, - натурально загибался, - он тогда поверил, что шанс у него есть, в себя поверил, может, поэтому выкарабкался. Где-то год назад Ищенко встретил в Питере Артура Зарецкого, во время обстрела ему повредило ногу, он перенес пару операций, ногу оттяпали, он заметно хромает, на пенсию по инвалидности не проживешь, Артур подрабатывал в какой-то церкви.

Ищенко вытащил баранку, посыпанную маком, зажав в кулаке, разломал и стал медленно по кусочку опускать в рот и жевать.

- Ну, а ты чего помнишь? – он разломал новую баранку.

- Когда очнулся после обстрела, во мне сидело два осколка. И еще здоровый кусок бамбука, такая острая щепка, вспорола икроножную мышцу. Прошила насквозь, будто штык-нож, и застряла. Вокруг все горело, глаза слезились от дыма. А по нам били из крупнокалиберных пулеметов. Пули ломали бамбук, толщиной сантиметров пятнадцать, словно спички. Стреляли с расстояния около километра, не прицельно. Это нас спасло. Помню, на минуту все смолкло, а потом новый взрыв, совсем близкий. Я снова вырубился. Взрывной волной с меня сорвало бушлат и разгрузочный жилет. После взрыва я как бы видел себя со стороны, откуда-то сверху: сижу в яме, полной тухлой воды и крови, и медленно подыхаю. Часы на руке остались. Смотрю на них и не понимаю, сколько времени, утро сейчас или вечер. Потом часы пропали. Я пришел в себя на корабле… Мне сделали четыре операции. Ну, ногу не отрезали, - и то ладно. Хочешь дальше послушать?

- Нет, - помотал головой Ищенко. - Я сейчас подумал… Нет. Я жив, потому что память отшибло. Ничего не помню. И знать ничего не хочу. Прощай, прапор.

Он пожал протянутую руку и, прихрамывая, зашагал к грузовику.

(Продолжение здесь)

Добавляйте CСб в свои источники ЯНДЕКС.НОВОСТИ. Хотите знать еще больше? Подписывайтесь на наш телеграм-канал @ssb_online