(Продолжение. Начало книги - здесь)

Борис остановил «Жигули» в темном переулке, не выключая фонарей, открыл багажник, достал оттуда плоский ящик с инструментом и поменял на машине номера. Это был вариант, предусмотренный на всякий случай, - вероятность такого случая невелика, - если уж захотят задержать, - задержат, но кто знает, как могут повернуться события. Вот сработало, пригодились. Он запер машину и побрел в темноте по лужам, едва разбирая дорогу, ориентируясь на далекий свет фонаря. Нырнул в проулок между двумя почерневшими от времени деревянными домами.

Света в окнах не было, дома назначены к сносу, прежние жильцы уже перебрались в новые квартиры, но до февраля следующего года дома обещали не трогать, - поэтому кое-где мебель стояла еще не вывезенной, стекла в окнах целы, квартиры заперты на все замки. Ночами во дворах собирались окрестные оболтусы, бренчали на гитарах и пили с девчонками крепленое вино, - но это в хорошую погоду, а сегодня прохладно и дождь. Борис вошел в подъезд, по прямой лестнице с шаткими деревянными перилами поднялся на второй этаж. Ключи от этой квартиры он получил от Пола, пару раз был здесь, оставил в тайнике негативы.

Он остановился на площадке второго этажа, прошел по коридору до конца, выглянул в окно, выходившее на пустырь, открыл оба замка, вошел внутрь. В подъезде сырой воздух был пропитан запахом плесени, здесь же до сих пор сохранились запахи человеческого жилья, пахло тряпками, шерстью, было тепло, потому что центральное отопление еще не отключили. Борис прошел на кухню, бросил сумку на пол. Не зажигая света, налил воды из-под крана в чашку с отбитой ручкой. Он выпил до дна эту воду, отдающую ржавчиной, еще налил и выпил. Потом он рухнул на табуретку, дрожащими руками достал из кармана пачку сигарет и прикурил от спички. Он бросил окурок на пол, раздавил его подметкой, прошел в комнату и упал ничком на железную кровать, накрытую ватным одеялом.

Он отвернулся к стене и долго лежал, обхватив голову руками и плотно сжав зубы. Провалился в зыбкое полуобморочное состояние, и долго лежал так, не представляя, сколько прошло времени, не замечая его движения. Еще не рассвело, когда он поднялся, вошел на кухню. В пачке оставалось четыре сигареты, он выкурил одну, не чувствуя желания курить и не понимая, зачем вообще он это делает. Присел у подоконника, отодрал доску, прибитую под радиатором. Запустив руку под пол, вытащил пластиковый пакет.

В нем два пистолета, патроны и снаряженные обоймы. Он достал из сумки новую пару брюк, свитер и переоделся. Сел у окна и, тоскливо глядя на пустырь. Занимался мутно-серый рассвет, моросил дождь. Был виден кусок пустыря, отгороженный забором, за ним несколько старых домов, уже полностью выселенных. По пустырю лениво трусила стая одичавших собак. Борис надел кепку шестиклинку, застегнул пуговицы черного полупальто, вышел на площадку и запер квартиру. По улице мимо забора дошагал до машины. В первых рассветных сумерках синие «Жигули» казалась черными. Он сел за руль и поехал в сторону Рязанского проспекта.

* * *

Через сорок минут он остановил машину неподалеку от ворот гаражного кооператива «Бор». Здесь дул промозглый ветер, качая одинокую березу, к стволу которой кто-то прибил скворечник. Будка вахтера была пуста, створки ворот приоткрыты. Изредка на территорию заходил кто-то из автолюбителей, вскоре выезжал, выскакивал из машины, чтобы закрыть за собой ворота, - и снова никого не видно. Борис сидел неподвижно, постукивал пальцами по баранке и глядел в пространство. Зеленый забор кооператива уходил куда-то далеко в сторону лесопосадок и там терялся в тумане.

Борис закрывал глаза, вспоминал, как вчера вечером вышел из метро «Проспект Мира», купил в киоске у метро большой сливочный пломбир за сорок восемь копеек, положил его в полупрозрачный пластиковый пакет с изображением синего облака и надписью «Летайте самолетами Аэрофлота» и свернул к дому. Справа через проспект за строительным ограждением - контуры серой громадины «Олимпийского», - в газетах писали, - самого большого крытого стадиона в Европе. В сумерках видны всполохи электросварки, подходят грузовики с бетоном. Строители торопятся, работы идут в три смены, надо успеть к Олимпиаде.

Он остановился на переходе через Безбожный переулок, ждал, когда пройдет трамвай и загорится зеленый свет. Прохожих немного, ветер холодный, порывистый, дует в лицо. Он шел и думал, не зайти ли в «Казахстан», если повезет, если пельмени еще не разобрали, он купит пару пачек, но потом вспомнил, что пельмени он покупал еще вчера. Он подошел к дому, поднялся на этаж, повернул ключ в замке. Перешагнул порог, включил свет и спросил: «Эй, есть кто дома?» Сделал пару шагов вперед и остановился. Он видел Галю в светлом плаще, она лежала в большой комнате, у порога. Крови было мало, она собралась в небольшую лужицу под головой. Лужица была почти черная, похожая на чернильную кляксу. В ней отражался свет люстры.

* * *

Антон Иванович Быстрицкий появился из тумана, словно призрак, он шагал к гаражам не по асфальтовой дороге, а по тропинке через пустырь, напрямик от ближайшего девятиэтажного дома. Он был одет торжественно и строго, будто собрался на собственные похороны. Болоньевый синий плащ, под ним финский костюм тройка, шерстяной, тоже темно синий в узкую полоску, светлая сорочка и атласный в полоску галстук, в руке портфель из толстой свиной кожи, потертый на углах, с двумя хромированными замками. Вьющиеся с проседью волосы зачесаны назад, Антон Иванович был сосредоточен, внимательно глядел под ноги, стараясь не угодить в лужи остроносыми ботинками, хоть и польскими, но очень добротными, - сноса им нет.

Он приоткрыл створку ворот и, никого не встретив, вошел и пропал из вида. Борис сунул в карман куртки моток двужильного кабеля в белой оплетке, «Вальтер» и запасную обойму. Вышел из машины и запер дверцу ключом. Распахнул настежь ворота, свернул направо, быстро зашагал между рядами одинаковых боксов, снова свернул. Антон Иванович как раз снял навесной замок, втиснулся в тесное помещение. Поставил портфель на капот и вынул ключи, чтобы открыть дверцу, но тут заметил чью-то тень.

Человек стоял спиной к свету, Быстрицкий не сразу разглядел лицо, а когда разглядел, онемел от страха, схватившего клещами сердце.

- Борис? - он старался изобразить приятное удивление, но, кажется, ничего не получилось. - Какими судьбами? Надо же… Оказывается, как мир тесен.

Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, он видел лицо Бориса, какое-то серое, похожее на деревянную маску, запавшие глаза и сжатые губы. Он видел пистолет в полусогнутой руке. Борис прижал локоть к боку, направил ствол ему в грудь. Свободной рукой потянулся к веревочке, дернул за нее, включив лампу. Борис приказал Быстрицкому сесть за руль, сам сел сзади, размотал двужильный кабель и накинул его на шею адвоката, сзади пропустил под двумя металлическими штырями, державшими подголовник, сплел концы. Оставив небольшой зазор между шеей и кабелем, чтобы Быстрицкий мог дышать и вертеть головой, - но как бы ни извернулся, какую позу ни принял, не смог бы вылезти со своего сидения.

Быстрицкий сказал себе, что получилось глупо: он сам, когда Бориса навернули по шее тяжелой палкой, привез этого гада в гараж, промыл рану и заклеил пластырем. Не делай людям добра… Теперь надо набраться выдержки и выполнять все приказы, авось удастся усыпить бдительность и тогда… Может быть, судьба подарит счастливый шанс на побег, или в голове Бориса щелкнет какой-то защитный клапан, пар выйдет из ушей, и он сменит гнев на милость. Впрочем, это вряд ли, не похоже.

- Вчера Морозов убил мою жену, - голос Бориса звучал ровно, но за этим спокойствием угадывалась плохо спрятанная ярость. - Застрелил. Она как раз вернулась с работы. Вскоре пришел я… Она была еще теплой. Вот так. А теперь - поехали.

- Этого не может быть, - рука дрожала так, что он не сразу вставил ключ в замок зажигания. - Морозов не мог. Он не тот человек…

Ехали в сторону области около часа, свернули с шоссе, оказались на раскисшем проселке. Справа тянулось влажное вспаханное поле, дальним концом оно доставало прозрачную березовую рощу и какую-то брошенную полуразвалившуюся постройку, похожую на телятник. С другой стороны дороги глубокий овраг, на дне которого бежала безымянная речушка. Борис расплел кабель, приказал выйти и вышел сам. Быстрицкий стоял перед капотом и чувствовал, как дрожат колени. Чтобы спрятать эту дрожь, он переступал с ноги на ногу и утешался мыслью, что все еще может кончиться миром. Надо только пообещать Борису… Но что ему пообещать? Голова плохо соображала, а в ушах что-то звенело.

//Новости giraff.io

//Партнер Гнездо.ру

Москва, 1979. Глава 50

Андрей Троицкий

//Партнер Гнездо.ру

Картина дня

//Новости giraff.io

Наши публикации

//Партнер ГНЕЗДО.РУ

//Новости giraff.io