Тебя жалеть я не умею, или Византийская грусть русской деревни

Окошко было маленькое простенькое, не слюдяное, конечно, не из бычьего пузыря, а стеклянное, нехотя пропускающее блеклый зимний свет и бережно хранящее тепло протопленной печи. Сколько ему лет? 20? 50? 100?

Каждую весну, к Пасхе и Первомаю окошко мыли, смывали грязь и историю, размазанную по стеклу разводами усталости, каплями пота, слезами разлук, брызгами свадеб, кляксами драк, подтеками похорон, копотью болезней, пылью повседневности. Смывали, чтобы начать все с чистого листа, заново, новыми всходами, заботами, тяжким трудом, безудержным разгулом, мимолетными радостями, бесконечными печалями.

Смывали тщательно, так, чтобы и следов не оставалось: праздник! Но жизнь впечатывалась в стекло, оставалась в нем прозрачными тенями, иногда, лунными ночами, пугавшими обитателей дома и одиноких прохожих.

окно

- Понимаешь, - объясняет мне Алена Наумова, директор Учемского музея Истории Кассиановой Пустыни и судьбы русской деревни, - эта маленькая деревня, затерянная в волжских лесах, веками живет одним дыханием со всей Россией и не догадывается об этом.

Вот, смотри, край географии, глухой лес между Угличем и Мышкиным, но именно сюда каким-то ветром в XV веке приходит греческий князь Константин Мангупский из рода византийских императоров Комнинов, кузен великой княгини Московской, жены Ивана III, Софии Палеолог. Приходит уже монахом Кассианом – после того как, доставив Софью из Рима в Москву, попал на Вологодчину, в Ферапонтов монастырь, где и принял постриг. Из Ферапонтова князя-инока судьба привела на место впадения маленькой Учмы в великую Волгу и здесь, по воле Божией, построил Кассиан Грек – друг князя Угличского Андрея Большого и собеседник Нила Сорского - церковь Успения Богоматери и основал монастырь, бывший во второй половине XV века не только религиозным, но и культурным центром Верхневолжья.

Кассиан Грек

После трагической кончины князя Андрея, убитого братом, Иваном III, монастырь пережил польско-литовское нашествие, обрел силу, достиг к середине XVIII века расцвета и в 1764 году, как и многие другие монастыри, он был упразднен Екатериной Великой.

Монастыря не стало, но остались приходские храмы и деревни вокруг, крестьяне, которые продолжали сеять зерно и ловить рыбу, тем и жили, казалось, забытые историей, в поте лица добывая хлеб насущный.

А потом пришел век двадцатый, с церквей сбили купола, и была это страшная беда. Ведь недаром же в русском языке крестьянин и крест – слова однокоренные. Но без чуда не обошлось: холм, на котором Успенская церковь стояла и могила святого Кассиана была, под воду не ушел – косой остался, лесом стал зарастать.

Власти, лишившие крестьян Церкви, основали колхоз «Красная Учма», и потекла деревенская жизнь по привычному руслу: кто в поле, кто на Волгу, а страну кормить надо – как она выживет без землепашца да рыбака.

А чуть позже, в индустриализацию, власти придумали Рыбинское море обустроить и храмы совсем разрушили ибо место, где они стояли, должно было стать дном водохранилища – какие тут купола – корабли да баржи ходить должны, лес да прочие ценности-богатства перевозить. Но колхоз продолжал жить на морском теперь берегу, и все также, в поте лица своего, добывал хлеб и рыбу. Тяжело жил крестьянин, и жаловался, бывало, и запивал с горя, и запевал, но дело свое делал, страну кормил, себе крохи оставлял.

стол

Тогда же, в конце тридцатых дорогу решили строить вдоль Волги. Строили дорогу заключенные.

Представить невозможно, как жили в деревне в ту пору. Дядя Гоша, старожил этих мест, бывший тогда ребенком, рассказывал: «До 37-го года, ведь не говорят правды-то, заключенные жили лучше колхозников. Как мы жили-то? Получали они до 180 рублей ежемесячно, ларек на зоне был с продуктами и сигаретами. У нас в магазине того не было... А питались они: мясо – все время, рыба – постоянно. Первое, второе – всегда давали. Мы кормились полностью за счет них. Я носил им молоко, четыре кринки… Лет 12 мне было. Тяжело, но ничего, нес. А оттуда едва тащился: наливали полные кринки каши».

А потом война пришла. И маленькая Учма опять, как вся страна, победу ковала. 22 жителя деревни остались на полях сражений. Женщины и дети всю мужскую работу делали, и свою не забывали.

После войны, все также, из последних сил Учма мирную жизнь строила. Рыба большая в новое море пришла. Власти создали рыболовецкую артель. Рыбу ловили и зимой, и летом. Невод длиной 360 метров вытаскивала бригада из 10-12 человек, а улов немалый – до 27 тонн бывал.

Жизнь шла. И свадьбы гуляли, и детей растили, и на танцы ходили – все как у людей.

платья

Но время шло, коммунистическое завтра не наступало, власти принимали новые решения, в 70-е годы артель закрыли, рыбный лов запретили под наказанием за браконьерство, несколько колхозов слили в единый, сельскохозяйственный, назвали «Дружба», а в 1979 году гражданам этого колхоза , наконец – через сто с лишним лет после отмены крепостного права - выдали паспорта.

В перестройку закрыли ферму, телятник, продали на мясо последнюю лошадь с конюшни. Завели тракторы, но они уже не спасали: деревня, потеряв сначала Веру, а потом чувство нужности захирела, и как по всей земле русской к началу XXI века земля-кормилица была приватизирована, распределена в паи между колхозниками и распродана новым хозяевам под строительство коттеджей.

Сейчас в Учме зимует пятнадцать человек. Поля, многие века кормившие и крестьян, и горожан, зарастают лесом…

Но…

Это не самое главное. На подтопленном полуострове, бывшем когда-то высоким берегом Волги, на холме из разбитого кирпича, оставшегося от Успенской соборной церкви, вблизи места, где покоятся мощи Святого Преподобного Кассиана, в 1989 году коренной учемец лесник Василий Смирнов возведением шестиметрового поклонного креста положил начало Учемскому музею.

Медленно, но верно, вопреки неодобрительным взглядам односельчан, музей рос, к Василию присоединилась моя нынешняя собеседница, ныне директор музея Алена Наумова. Трудом и верой музей богател историей жизни святого Кассиана и предметами быта советской деревни, чудесным образом почти век кормившей страну, живущую красивыми идеями счастливого будущего, сгинувшими туда, где и полагается быть красивым идеям.

А однажды, где-то в полурассыпавшемся, заброшенном амбаре Алена и Василий нашли окошки, кем-то аккуратно убранные на лето, да так и забытые вместе с амбаром. Те самые окошки, которые, несмотря на всю вымытость, помнят долгую, непростую историю советской деревни, канувшей в вечность вместе с властью, ее породившей.

Эти самые окошки сейчас висят в Москве, в галерее Беляево, что на Профсоюзной улице, дом 100.

Здесь до 22 мая работает выставка «Византийская грусть русской деревни» о людях, живших в заповедной глуши заботами о большой стране, которая почему-то не отвечала им взаимностью. О людях, носивших платья из ситца и кирзовые сапоги, собиравших сам-три урожай и пивших чай вприглядку, ходивших в городских парадных костюмах в кино и на партсобрания, иногда завтракавших портвейном и до крови любящих своих жен, голодавших и рожавших детей… Тех самых людей, без которых Россия – не Россия. Без которых не бывает святого Кассиана Грека, лесника-краеведа Василия Смирнова. Без которых нет ни мысли настоящей, ни искусства живого.

история

«Не любить деревни простительно монастырке, только что выпущенной из клетки, да 18-летнему камер-юнкеру. Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. Порядочный человек по необходимости проходит через переднюю и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своем кабинете», - это Пушкин сказал, а уж он-то глупостей не говорил.

Больше новостей и ближе к сути? Заходите на ленту в Телеграм!

Добавляйте CСб в свои источники ЯНДЕКС.НОВОСТИ.