Чтобы отвлечь вас от груды дел и суматохи явлений, накативших, как водится, в преддверии грозы начала мая, давайте я расскажу, зачем надо смотреть «Войну и мир», поставленную Томом Харпером на канале Би-би-си.

Но сначала вот что. Идею перевести на язык драмы или кино полновесный психологический роман драматургам и режиссерам нашептывает Наполеон, как минимум, заглядывающий в душу любого творца. Полифония сюжетов, характеров, текстов и контекстов, времени романа, будь то Гоголь, Стендаль, Достоевский или Булгаков в трехмерном пространстве сцены и двухмерном (несмотря на 5D) киноэкрана сплющивается, размазывается, разбегается. Создателям волей-неволей приходится выбирать один ведущий мотив, и ради него пренебрегать событиями, персонажами, темами, без которых роман превращается в повесть, а иногда и в новеллу. Проблема тут не в размере или степени дара автора, а в особенности избранного им жанра.

И еще. Умом Россию, конечно же, не понять. И аршином общим не измерить. И стать у нее особенная, как, впрочем, и у Англии, и даже, прости Господи, у США, - так уж мы все созданы. А Лев Толстой, скрывать нечего, не только Зеркало русской революции, но и Энциклопедия русской жизни не хуже Пушкина. Значит, верить в него, как мы, не может никто. Но ведь хочет! И имеет, между прочим, право, потому что Толстой еще и Титан мысли мирового масштаба.

Ну, вот, сформулировав все это, давайте будем милостивы и позволим Би-би-си прикоснуться к предмету нашей гордости, приобщиться к ее мудрости и величию.

Тем более, что это далеко не первая экранизация толстовского романа. Первыми – исключая немой кинематограф - были, извините, американцы. В 1956 году Голливуд собрал лучшие силы: Наташу Ростову играла Одри Хепберн, а Пьера Безухова – сам Генри Фонда. Кинг Видор снял настоящее голливудское кино о харизматичных, мифологических героях – прекрасных, даже восхитительных, сквозь тяготы войны и искушения мира идущих к великой любви, живущей в их душах. Получились такие «Принесенные ветром на вечные римские каникулы».

Кстати, музыку к этой экранизации писал прекрасный Нино Рота, но мимо поклонников ленты как-то прошел роскошный эпизод отступления французов через смоленские болота: ноги в грязных, разваливающихся сапогах, все глубже увязающие в болоте, исчезающем под топким снегом, движутся все неуверенней и постепенно тонут в ледяной грязи вместе с Марсельезой, лейтмотивом сопровождающей картинку. Вот, что случается со Свободой, Равенством и Братством в смоленских болотах.

Десять лет спустя за Толстого взялся Сергей Бондарчук. Сам написавший сценарий, сам снявшийся в роли Пьера. Фильм получился не менее героический, чем у Голливуда, но гораздо более мощный, имперский, я бы сказала, главным героем тут были не Наташа с Пьером и даже не Андрей, а могучая, бескрайняя, миролюбивая, вечная, конечно же, временами беспечная, Россия, которую, если разозлить, любого на место поставит, а кого надо, и в грязь втопчет.

Объединенные киносилы России, Франции, Германии и Италии в 2007 году создали первый телесериал по «Войне и миру», приспособив роман ко вкусам телепублики, привыкшей смотреть кино в пижаме, обсуждая и осуждая с домашними или телеэкраном нравы общества, потерявшего всякий стыд и моральные ориентиры. Получилась удобоваримый гарнир к вечернему чаю про вред адюльтера, необдуманных поступков, случайных связей и пользу своевременного раскаяния.

Ну, вот, мы и добрались до 2016 года, когда по заказу Би-би-си сценарист Эндрю Дэвис и режиссер Том Харпер создали шестисерийную версию четырехтомной «Войны и мира».

Создатели не стали покушаться на масштаб мифологического героизма Голливуда и имперского патриотизма Мосфильма, они сделали ленту о людях – молодых, живых, обычных, таких, какими мы традиционно не видим толстовских героев: школьная программа впихивает в наш мозг такую неперевариваемую порцию уважения к мощи философского откровения Толстого, что персонажи романа воспринимаются каменными марионетками, у которых случаются приступы сентиментальности.

Английский демократический (в противовес советскому имперскому) взгляду на Пьера, Андрея, Наташу, Николеньку Ростова, старого князя Курагина, Анну Михайловну Друбецкую сначала шокирует, но потом открывает (если не ворчать слишком зло на все перевравших авторов фильма), что роман-то не только энциклопедия русской жизни, но и история взросления мальчишек и девчонок. И вдруг становится понятно, почему Андрея, мечтающего о подвигах и славе, так поражает покойное, бездонное небо Аустерлица, зачем он вступает в такое тесное общение с дубом. Логичными становятся метания Пьера между танцами с медведем, масонами, душеспасительными беседами с Андреем Понятно, как восхищенье прелестями Элен и Наполеона превращается в ненависть к ним.

- Что-то какие-то маленькие мы, - озабоченно пробормотала моя подруга, согласившаяся смотреть со мной сериал, когда Кутузов объезжал русскую армию перед Аустерлицким сражением. Эта фраза – второе важное откровение, упущенное и Бондарчуком, и Видором, но важное в философии Толстого: маленький человек, вне желания своего творящий историю, становится великим только тогда, когда воле истории не противится.

В сериале, безусловно, масса забавных деталей, вроде свиней, пасущихся в луже у крыльца Ростовых; московских и петербуржских особняков, раздольно стоящих в бескрайних полях Гороховой и Малой Бронной; Анны Павловны Шерер, лихо игнорирующей опыт многолетней работы над Секретными материалами, принимающей гостей минимум в Воксале Павловска или Царского Села… Несть им числа, этим ляпам, если, конечно, хочется ворчать. Но мне ворчать не хотелось – англичане со своей точки зрения, быть может, вопреки историко-географическим реалиям, нарисовали мне выразительную картину русской жизни, увиденной со стороны.

Авторы трепетно рисуют русскую природу, они переполняют ее любовью так, что она становится похожей на изысканный мир родных англичанам Мидсомера и Аббатства Даунтон. Пейзажи прекрасны, как картины Левитана, травинки безвольно склоняются на ветру, вишневый цвет бабочками трепещет в ночи под итальянскую песенку Наташи.

В фильме удивительным образом закольцовываются судьбы благонравной маленькой княгини и распущенной Элен: обе они умирают родами, одна – естественными, другая – искусственными. И в этом тоже есть важная для Толстого тема, не прочитанная ни советской школой, ни Бондарчуком: кому бы в голову пришло равнять этих двух героинь, но Толстой-то выбирает Наташу, наказывая жен Андрея и Пьера небытием.

И еще у англичан как-то особенно звучит тема Платона Каратаева, быть может, потому, что в сюжет вернулся масон Вилларский: вместе они помогают Пьеру нарисовать ту картину мира, которую он и реализует в дружной компании повзрослевшей Наташи, похорошевшей Марьи, бесплотной Сони, раскудрявившегося по-есенински Николеньки, повзрослевшего Николушки и многочисленных младенцев разного пола и возраста.

Мир идеального счастья, который так и не удалось построить Льву Толстому в Ясной Поляне, а обитателям Даунтона – в родовом поместье.

Дурацкий, нереальный мир, без мечты о котором нет ни русского, ни англичанина и, извините, американца.

Аббатство Даунтон Платона Каратаева

//Новости giraff.io

Картина дня

Наши публикации