Была пятница, это день для утренней пробежки. Чуть свет Борис был на ногах, он надел спортивный костюм, кроссовки «Адидас» из синей искусственной замши с серыми полосками, сделанные по немецкой лицензии, и купленные по случаю за двадцать девять рублей. Повесил на плечо ремень спортивной сумки, на дне которой перекатывался термос с чаем и бутылка воды, выскочил из подъезда, с пересадкой, автобусом и троллейбусом, через Рижскую эстакаду, добрался до Сокольников.

Пробежался от остановки до ограды парка, уже за оградой сделал упражнения на растяжку, отжимания и глубокие приседания. Воздух был прохладен, солнце еще не пробилось сквозь полоску облаков, людей не видно. Борис пробежал в среднем темпе четыре километра, встретив на пустых аллеях всего двух ранних пешеходов и похмельного дядьку в рабочем фартуке с метлой в руках. Борис бежал легко, чувствуя силы для рывка, и держа курс к главному входу в парк, но, когда оказался почти у цели, свернул на боковую аллею, уходящую вправо, и сбавил темп. На лавочке сидел Пол, одетый в серую курточку, и читал газету. Борис поздоровался и спросил, есть ли новости о лекарстве для больной сестры.

- Наши общие друзья считают, что это слишком опасно, - покачал головой Пол. - Сейчас в Америке выпущены два новейших препарата. Но они стоят целое состояние и пока запрещены к вывозу. Уколы должна делать каждые два-три часа квалифицированная медсестра, плюс таблетки. Курс приема - около месяца. Предположим, ты получишь сумку таблеток, ампул, шприцев и толстую инструкцию. Что дальше? Ты не сможешь сидеть возле Полины, как привязанный, и колоть внутривенно. Значит, понадобится врач или медсестра. Сестры будут приходящие, разные. Они будут задавать вопросы. Если кому-то из них что-то покажется подозрительным… Ну, что этой медсестре помешает написать донос? Тогда конец. И тебе, и Полине. Это лекарство опаснее, чем шпионская камера в кармане. Сожалею.

- Что ж… Скажи так: тогда пусть поторопятся и, наконец, вытащат Полину из страны. Пусть начинают что-то делать. Времени на ожидание больше нет.

- Хорошо, хорошо… Я напомню. Но они и без меня все помнят. Теперь по поводу этого бандита, ну, с которым ты познакомился в гостинице «Центральная». Я поговорил с нашими друзьями. Они сказали: надо будет предложить Морозову отступного. Дать денег, чтобы заткнулся и больше ни о чем не вспоминал. Не очень много денег, чтобы не возбуждать в нем какие-то подозрения и нездоровый аппетит. И не слишком мало, чтобы он не смог отказаться. Выделили пять тысяч, чтобы замять эту историю. Вернешь Морозову его пятнадцать тысяч, к ним добавишь еще пять. Это хороший бонус.

Пол вытащил конверт с деньгами, бросил его в раскрытую спортивную сумку.

- Выше нос. Надеюсь, что черная полоса скоро кончится. Кстати, по поводу всяких там лекарств, уколов и таблеток, я давно не питаю иллюзий и не надеюсь на врачей. Современная медицина убивает нас долго и дорого. А надо наоборот: быстро и дешево. Вот тогда она будет эффективной. Не сердись, старина, я шучу. Вот, взгляни…

Он протянул листок с адресом и планом квартиры, просил прочитать несколько раз и все запомнить. Район Марьиной рощи возле Марьинского универмага, в переулках. Неблагополучное место, в основном деревянные трехэтажные дома с коммунальными квартирами, там еще со времен царя-батюшки традиционно селились общественные отбросы, всякие люмпены, у которых проблемы с уголовным кодексом. Восемнадцать кварталов сносят к Олимпиаде, большинство домов уже выселено, кое-где свет отрезан. Но в некоторых квартирах и подвалах до сих пор живут люди, пока не получившие квартир от государства, ютятся пришлые бродяги и пьяницы.

Место труднодоступное для наблюдения КГБ, и милиция эти трущобы стороной обходит. Квартира пустует, есть мебель, даже газ не отключили, числится она за неким Иваном Моисеевым, мастером цеха завода «Манометр», беспартийным, вдовцом. В кухне под батареей отопления оборудован тайник. В этом месте можно оставлять посылки для Пола, надо только предварительно ему позвонить по домашнему телефону и сказать несколько общих слов, ни о чем, - он все поймет. Пол поднес спичку с листку бумаги, растоптал пепел и вложил в ладонь Бориса два старомодных фигурных ключа на стальном кольце.

- Ну что ж, будь здоров, - Борис поднялся на ноги, повесил сумку на плечо. - Черт бы тебя побрал… Ты мне снова испортил настроение.

- Наверное, это мое призвание - портить людям настроение.

* * *

В середине рабочего дня Борису позвонил Пол и сказал, что у него есть билеты в театр на Таганке, достали через посольство по брони для дипломатов, а пойти Полу не с кем, - нужна компания.

- Господи, какая из меня компания? - сказал Борис. - Предложи моей жене. Сходишь в приличное место с красивой женщиной. Будет тебе праздник.

- Ей я уже предлагал, пять минут назад. У Гали встреча с каким-то художником. Я бы на твоем месте ревновал жену. Она каждый день после работы встречается с какими-то мужчинами.

- Я к художникам не ревную. Как спектакль называется?

- Какая разница, в этом театре нет плохих спектаклей. Ну, «Деревянные кони», кажется, по мотивам повести Федора Абрамова. Говорят, - страшная антисоветчина. Со дня на день ожидают закрытия спектакля. Может, мы будем последними зрителями. Встречаемся в шесть тридцать у входа. Не забудь цветы.

- В этот театр не ходят с цветами. Я почти все там смотрел, - никогда цветов не видел. И выходных костюмов не увидишь: джинсы, свитера… Прошлый раз сидел в партере рядом с большим чиновником со Старой площади, - он тоже пришел в свитере.

- А там Высоцкий играет? Нет? Жаль… Хотелось бы на него в жизни посмотреть.

Рано стемнело, поднялся ветер, моросил дождь, народу перед театром на Таганке было немного. Зрители, не задерживаясь на улице, через двойной тамбур, между дверями со стеклянными вставками, проходили внутрь. Билетерши, седенькие в синих форменных пиджаках и белых блузках, торопливо расправлялись с билетами, предлагали программки спектакля и буклеты с цветной обложкой о театральной жизни Москвы. Пол снял плащ и оставил его в гардеробе, за рубль взял бинокль. Остановился перед зеркалом в человеческий рост, зачесал назад редеющие с проседью волосы, поправил складки свитера. Борис пришел в коричневом шерстяном пиджаке, рубашке в черную клетку и потертых джинсах. Он ловил заинтересованные взгляды девушек и делал вид, что их не замечает, отводил взгляд.

Из гардероба в фойе - лестница, несколько ступеней вниз. По старому начищенному паркету бродила публика, люди разглядывали фотографии актеров, висевшие на стенах. Пол остановился перед портретом Высоцкого, он на лучшем месте, - перед входом в зал. Открытое лицо с крупными чертами и короткой прямой челкой, открывающей лоб.

- Да, хотелось бы на него посмотреть в жизни, а не в кино, - вздохнул Пол. - Наверное, он такой здоровенный мужичина. Богатырского сложения. Уже был несколько раз на Таганке, - и все не везет…

- Ты только что его видел, и мимо прошел, - сказал Борис. - Пойдем.

Он пошел обратно к входу, где между двумя стеклянными дверями без устали трудились билетерши. Между старушками стоял человек невысокого роста, худой и сутулый, с землистым лицом. Он был одет в джинсы и черный свитер, волосы давно не стриженые, засаленные. Он смотрел в лица людей, ожидая кого-то, переминался с ноги на ногу, встречался взглядами с мужчинами и женщинами, проходившими между дверей, но оставался никем неузнанным. Ему не хотелось стоять в этом тесном пространстве среди человеческого потока, но он не уходил. Пол недоверчиво хмыкнул и покачал головой. Высоцкий дождался двух девиц, сунул им пропуска, повел за собой в фойе, и дальше, лавируя между людьми, дошагал до двери в служебное помещение и, пропустив дам перед, пропал из вида.

- Ну, видел явление? - спросил Борис. - Теперь в мемуарах напишешь, что тебе не больно, как некоторым господам, за бесцельно прожитые годы. Ты видел живого Высоцкого.

- Иногда думаю: как тяжело добраться до вершин славы в вашей стране. В Америке тоже тяжело, но там хотя бы есть маленький шанс на успех, хотя бы иллюзия шанса. А у вас просто поле, закатанное асфальтом. И сквозь этот асфальт - несколько ростков, его пробивших. Каким живым, каким сильным надо быть, чтобы это сделать.

Борис потащил Пола в буфет на второй этаж, тут перед витриной выстроилась очередь. До начала спектакля успели взять по сто пятьдесят «рябины на коньяке». Встали у окна, потому что свободных столиков не оказалось. Сквозь стекло в дождевых каплях виден кусок Таганской площади, станция метро, тусклые фонари, прохожие в плащах.

- Ты возьми у Высоцкого интервью, - сказал Борис. - Пусть он все расскажет как на духу. Он любит давать интервью иностранным журналистам. Свои все равно не напечатают.

- Нет, не хочу. По-моему, он очень закрытый человек. Весь в себе. И никого в свою жизнь не пускает. И меня не пустит. Я читал несколько его интервью, он везде говорит одно и то же. Теми же словами, какие-то банальные штампованные вещи. Домашние заготовки впрок. Что он за человек на самом деле - неизвестно.

- Вот и попробуй раскусить…

- Легко сказать… А ведь он ведь пробился из самых низов. На неприступную вершину залез. Стал самым известным певцом, поэтом, человеком-легендой, он женат на Марине Влади, у него открытая виза во Францию, у него «Мерседес» той же модели, что у Брежнева. В стране, похожей на тюрьму, превратился в свободного человека. Он - воплощение русской мечты. Из американцев с ним можно сравнить Элвиса Пресли. Тот тоже из низов, и тоже залез на самую крышу мира. И стал петь свои песни. Он в Америке такая же легенда, как у вас Высоцкий. Жаль, что Элвис не рассчитал сил. Быстро жил и рано надорвался. Он умер в сорок два, от наркотиков. А сколько лет Высоцкому?

- Сорок один.

- Правда? Всего-то? А выглядит он старше…

В зал надо было заходить через сцену, на которой расставили предметы крестьянского быта, - прялку, самодельные лавки, оцинкованное корыто, - и развесили тряпье на веревках. Зал был маленьким, душным, неудобные жесткие кресла стояли тесно, но Пол быстро забыл о неудобствах, так его захватила драма о жизни двух крестьянских женщин. Во время сцены отпевания мужа героини, умершего в колхозе от непосильной работы, за которую получал палочками трудодней, а не деньгами, зал застыл в тягостном ожидании чего-то страшного, что нельзя угадать, а только почувствовать темноту, этот страх, - лишь темный туман, висящий в воздухе.

Тут загремело, на сцену вырвался артист Иван Бортник, с красной повязкой на рукаве кургузого пиджачка, в милицейских галифе, заправленных в сапоги. На голове картуз, за Бортником - группа сознательных колхозных активистов. Бортник стал что-то ломать и перевертывать. Но вдруг остановился, выпучив глаза, и остервенело прокричал в зал: «Не дадим позорить беспартийного большевика».

Полу показалось, что вот прямо сейчас в зал вломится отряд сотрудников КГБ в штатском. И арестует всех, кто видел эту постановку, а первого - главного режиссера Юрия Любимова, присутствующего где-то здесь, рядом, в зале. Его, может быть, расстреляют прямо на месте. А за компанию с ним, - артиста Ивана Бортника.

(Продолжение - Глава 31)

Москва, 1979 - все главы

Больше новостей и ближе к сути? Заходите на ленту в Телеграм!

Добавляйте CСб в свои источники ЯНДЕКС.НОВОСТИ.