Князь Владимир-Боровицкий. Фанерно-историческая фантасмагория

Ночью мне приснился сон: гигантская тень князя Владимира в свете Суперлуны в панике металась над ночной Москвой. Пытаясь приземлиться, тень жалобно шелестела фанерным голосом: «За что?», но ветер упрямо гнал ее в небо, бормоча что-то про истуканов и кумиров…

Богатство воображения меня погубит, подумала я проснувшись: вот что значит на ночь прочитать заметку, сообщавшую, что московское правительство согласно мнению активных горожан определило памятнику крестителю Руси место на Боровицкой площади, но предварительно решило уточнить размер будущего монумента. А для этого придумало сделать фанерный макет памятника, привести на место и уже тут подбирать оптимальный размер и место установки.

Я представила 24-метрового плоского фанерного Владимира, которого для устойчивости привяжут канатами к домам, окружающим площадь, чтоб было сподручнее двигать по немалому пространству, периодически подпиливая ему ноги и голову, чтоб не застил вид на колокольню Ивана Великого, в которой всего-то 81 метр, а перспективу-то указом не отменишь.

Делать все это придется ночью: уж больно активная городская жизнь на Боровицкой происходит с раннего утра до позднего вечера. А по ночам, вспомнила я, на крыше дома Пашкова Воланд любит помедитировать на Кремль, а такое удивительное зрелище, как таскание и обпиливание самого загадочного князя Земли русской он уж точно не пропустит.

Воланду это будет особенно интересно, поскольку он-то хорошо помнит, что Владимир, сын Святослава, внук Игоря, правнук Рюрика, до того как стал Владимиром Святым, а вернее бы надо Василием, ибо это имя он принял при крещении, был упертым язычником, поклонялся идолищам поганым, собственноручно устанавливал истуканов Перуна – главного славянского бога грома и молнии - в Киеве и Новгороде, сам наряжал их в серебряные шлемы, снабжал усами золотыми.

Хорошо помнит Воланд, что истуканов этих Владимир ставил, жертвы кровавые им приносил, чтоб боги простили ему братоубийство – ибо князем киевским он стал, убив брата своего Ярополка.

Впрочем, не только Воланд это помнит, великий Карамзин в «Истории государства Российского» подтверждает языческую набожность Владимира.

«Но сия владимирова набожность, - добавляет историк, - не препятствовала ему утопать в наслаждениях чувственных. Первою его супругою была Рогнеда, мать Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей; умертвив брата, он взял в наложницы свою беременную невестку, родившую Святополка; от другой законной супруги, чехини или богемки, имел сына Вышеслава; от третьей Святослава и Мстислава; от четвертой, родом из Болгарии, Бориса и Глеба. Сверх того, если верить летописи, было у него 300 наложниц в Вышегороде, 300 в нынешней Белогородке (близ Киева), и 200 в селе Берестове. Всякая прелестная жена и девица страшилась его любострастного взора: он презирал святость брачных союзов и невинности. Одним словом, летописец называет его вторым Соломоном в женолюбии».

И еще Карамзин рассказывает: «Владимир, вместе со многими героями древних и новых времен любя жен, любил и войну». Объявив войну крестившему Польшу Мечиславу, Владимир взял Червень (близ Хелма), Перемышль и другие города , которые, с сего времени будучи собственностью России, назывались червенскими. В следующие два года он смирил бунт вятичей, не хотевших платить дани, и завоевал страну ятвягов, дикого, но мужественного народа латышского, распространил свои владения до самого Балтийского моря. А потом, увенчанный победою и славою, решил «принести благодарность идолам и кровию человеческою обагрить алтари». «Исполняя совет бояр и старцев, - продолжает историк, - он велел бросить жребий, кому из отроков и девиц киевских надлежало погибнуть в удовольствие мнимых богов — и жребий пал на юного варяга, прекрасного лицом и душою, коего отец был христианином. Посланные от старцев объявили родителю о сем несчастии: вдохновенный любовию к сыну и ненавистию к такому ужасному суеверию, он начал говорить им о заблуждении язычников, о безумии кланяться тленному дереву вместо живого бога, истинного творца неба, земли и человека.

Киевляне терпели христианство; но торжественное хуление веры их произвело всеобщий мятеж в городе. Народ вооружился, разметал двор варяжского христианина и требовал жертвы. Отец, держа сына за руку, с твердостию сказал: «Ежели идолы ваши действительно боги, то пусть они сами извлекут его из моих объятий». Народ, в исступлении ярости, умертвил отца и сына, которые были таким образом первыми и последними мучениками христианства в языческом Киеве. Церковь наша чтит их святыми под именем Феодора и Иоанна».

И это не единственный триллер из жизни князя киевского, рассказанный Карамзиным со слов Нестора-летописца, ну, да и его достаточно, чтобы представить себе нрав героя, исполнившего желание благочестивой христианки, бабки своей княгини Ольги.

Летописцы утверждают, что Владимир тщательно выбирал веру для отечества своего из иудейства, ислама и христианских католицизма и православия.

«Описание Магометова рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого князя; но обрезание казалось ему ненавистным обрядом и запрещение пить вино — уставом безрассудным. Вино, сказал он, есть веселие для русских; не можем быть без него. — Послы немецких католиков говорили ему о величии невидимого вседержителя и ничтожности идолов. Князь ответствовал им: Идите обратно; отцы наши не принимали веры от папы. Выслушав иудеев, он спросил, где их отечество? «В Иерусалиме, — ответствовали проповедники: — но бог во гневе своем расточил нас по землям чуждым». И вы, наказанные богом, дерзаете учить других? сказал Владимир: мы не хотим, подобно вам, лишиться своего отечества. — Наконец, безымянный философ, присланный греками, опровергнув в немногих словах другие веры, рассказал Владимиру все содержание Библий, Ветхого и Нового Завета: историю творения, рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, христианства, семи Соборов, и в заключение показал ему картину Страшного Суда с изображением праведных, идущих в рай, и грешных, осужденных добродетельным и горе злым!» Крестися, ответствовал философ — и будешь в раю с первыми», - итожит дискуссии Владимира о вере Карамзин.

Выслушав иноземцев, посовещавшись с ближними боярами решил Владимир креститься в веру православную, да не просто так, он вздумал завоевать веру христианскую и принять ее святыню рукою победителя.

Для этого собрал многочисленное войско и «пошел на судах к греческому Херсону, которого развалины доныне видимы в Тавриде, близ Севастополя», высадил на берег войско и окружил город.

«Издревле привязанные к вольности, херсонцы оборонялись мужественно. Великий князь грозил им стоять три года под их стенами, ежели они не сдадутся: но граждане отвергали его предложения, в надежде, может быть, иметь скорую помощь от греков; старались уничтожать все работы осаждающих и, сделав тайный подкоп, как говорит летописец, ночью уносили в город ту землю, которую россияне сыпали перед стенами, чтобы окружить оную валом, по древнему обыкновению военного искусства. К счастию, нашелся в городе доброжелатель Владимиру, именем Анастас: сей человек пустил к россиянам стрелу с надписью: За вами, к востоку, находятся колодези, дающие воду херсонцам чрез подземельные трубы; вы можете отнять ее. Великий князь спешил воспользоваться советом и велел перекопать водоводы (коих следы еще заметны близ нынешних развалин херсонских). Тогда граждане, изнуряемые жаждою, сдались россиянам», пишет Карамзин.

Завоевав город, князь еще более возгордился своим величием и чрез послов объявил императорам, Василию и Константину, что он желает быть супругом сестры их, юной царевны Анны, или, в случае отказа, возьмет Константинополь. Те согласились, при условии принятия Владимиром христианства, чему он противиться не стал, но потребовал сначала получить Анну.

Все были согласны, кроме Анны: супружество с князем дикого и свирепого народа казалось ей жестоким пленом, но политика потребовала от нее жертвы и горестная царевна отправилась в Херсон на корабле.

Говорят, что в то время у князя разболелись глаза так, что они не мог ничего видеть; что Анна убедила его немедленно креститься и что он прозрел в самую ту минуту, когда святитель возложил на него руку. Бояре российские, удивленные чудом, вместе с государем приняли истинную веру в церкви св. Василия, и тут же был заключен благословенный для России брак царевны с Владимиром.

Владимир, «соорудив в Херсоне церковь, возвратил сей город царям греческим в изъявление благодарности за руку сестры их», - так завершает Карамзин языческую предысторию государства Российского.

Перемена эта по историческим меркам произошла невероятно быстро: всего-то десять лет прошло, с тех пор как Перун в Киеве да Новгороде получил золотые усы, а Владимир вернулся из Херсонеса, да собственноручно идолища в Днепр и Ильмень скинул.

Сказки новгородские утверждают, что сверженный истукан, проклял своих обидчиков, позорный знак из пальцев сложил, поднял над водой, да и ушел на дно…

Экие дикие, суровые времена, выдохнет читатель, оторвавшись от монитора и оглядевшись по сторонам, а мне с ним спорить некогда: вон, тень Владимира над городом кружит, и все ближе к центру… И что ж ее на Боровицкую площадь-то тянет?

Место это древнее, языческое: тут Москва начиналась. Тут, на берегу Москвы-реки первые москвичи поселились на семи холмах, детинец-замок отстраивать начали – от врагов обороняться. Тут был заповедный дубовый бор, в честь которого и башню-то Боровицкой назвали. А в том бору заповедном Перун стоял, а может, другой какой идол. И собирались вокруг него в доисторические времена по большим праздникам волхвы, да жрецы, да ведуны со всех окрестностей – жизни человеческие решать, да будущее выглядывать.

Вместо того бора заповедного давно уже голая площадь, по которой снуют время от времени через Боровицкие ворота черные суровые кортежи. Что будет делать у них на пути потомок варягов, собиратель земель славянских, креститель Руси князь Владимир Святославович? Темны дела твои, Господи...

Больше новостей и ближе к сути? Заходите на ленту в Телеграм!

Добавляйте CСб в свои источники ЯНДЕКС.НОВОСТИ.